Одно из двух

Друзья мои, продолжаю делиться с вами своими рассказами. Рассказ «Одно из двух» входит в цикл рассказов «Пять чувств».

ОДНО ИЗ ДВУХ

С детства Инга не умела и потому ненавидела выбирать. Она настолько сильно боялась сделать неправильный выбор даже в самой пустяковой ситуации, что в итоге стала панически бояться просто самих ситуаций. Какую конфету взять из вазочки, какое яблоко из двух одинаковых, какую тетрадку купить – розовую или зеленую. К тому моменту, как она это поняла в подростковом возрасте, ответственность простого житейского выбора была практически полностью переложена на маму. Мама выбирала, что надевать, куда идти, что есть. Инга была просто послушной дочерью.

– Какое платье хочешь, дочь, подлиннее или покороче? В клетку или в цветок? – спрашивала мама в магазине.

– Давай возьмем то, которое тебе нравится, мам, — поначалу отвечала Инга. Но когда она поняла, что маму расстраивает дочернее равнодушие, то придумала отвечать вопросом на вопрос: а тебе какое? – и потом оставалось лишь сказать, мол, мама, у нас с тобой одинаковый вкус, давай это и купим.

Просто панический ужас охватывал Ингу перед общественным транспортом, который подъезжал к остановке и распахивал свои двери. Совершенно невозможно было понять, в какую дверь троллейбуса надо садиться, их было целых три. Было проще, когда стоишь на остановке и ждешь его, этого троллейбуса, и заранее решаешь – заходить буду в дверь в хвосте. Решишься, настроишься, и заскакиваешь уже не думая. А если Инга отвлекалась на книжку или разговор с подружкой Светкой, которая часто ходила с ней до остановки, то подъезжающий транспорт заставал ее врасплох, разевал три своих пасти – первая поменьше и две больших – и Инга начинала метаться между ними, не в силах решить, в какую прыгнуть. Бывало, что троллейбус уезжал, так и не дождавшись, пока девчонка примет такое, казалось бы, пустячное решение. Инга видела, как в одном из таких троллейбусов кондуктор крутила пальцем у виска и смеялась в тот момент, когда двери захлопывались, а она оставалась на тротуаре. Поэтому в погожие дни она ходила в художественную школу и из нее домой пешком. Четыре остановки в одну сторону, восемь остановок за раз.

Художка – крошечная кирпичная пристройка к общеобразовательной школе соседнего района. Маленькие сени и огромный в три окна зал, в углу которого отгорожена каморка для преподавателя – вот и вся художественная школа. Но здесь Инга становилась чуть-чуть другим человеком: здесь она доверяла своим рукам и своим глазам, переставала сомневаться в себе и в окружающем мире. В голове у нее всегда была четкая картина того, что должно получиться в итоге, и только на уроках живописи ей был неведом страх перед выбиранием – она всегда точно знала, какая краска нужна. Здесь она могла свободно выбирать, смешивать и экспериментировать. И создавать что-то единственно верное.

Но больше всего она любила графику. Рисование простым карандашом. Тонкие и толстые линии. Штрихи. Объемы, цвета и фактуры – и все одним карандашом. Никаких сомнений и вариантов. За пределами художественной школы она смотрела на предметы, людей и представляла, как это можно нарисовать карандашом. Где прочертить посильнее, где – лишь намеком, где заштриховать, а где подтереть ластиком, чтоб остались белые всполохи. Портреты у нее получались хорошо, и людей с крупными чертами лица, выдающимися носами и скулами она обожала. Она могла их рассматривать часами, за что ей часто прилетало от мамы: «Ты опять таращилась на человека, Инга!» — шипела мама, уволакивая ее от потенциальной модели для эффектного рисунка.

Инга вышла замуж легко и быстро, вопреки опасениям мамы. Конечно, это он ее выбрал. Его звали Сашей, он учился в параллельном классе. На выпускном вечере подошел к Инге и сказал: «Ты мне нравишься. Я хочу, чтобы и я тебе нравился». И он понравился. И, словно почувствовав страх своей женщины перед любым выбором, взял на себя все ключевые решения их жизни. Свадьба скромная, но зато свадебное путешествие в Сочи на две недели. Двое детей подряд. Квартира непременно в центре, пусть и тесная хрущевка, и в соседках одни сварливые старухи. Инга благодарно принимала и поддерживала. Она не задавалась вопросом, любит ли она Сашу. Она ему доверяла полностью и безоглядно, а для нее это было важнее каких-то там абстрактных чувств и разговоров. Он тоже не говорил о любви, но называл ее «любимая». Разве это не одно и то же?

Она вышла на работу после двух декретных отпусков подряд, немного ошалелая, сильно поглупевшая и, как какое-то время казалось, разучившаяся говорить на нормальном человеческом языке. Поначалу пришлось привыкать, что никуда не надо бежать, что можно сосредоточиться, спокойно сидеть и пить чай за компьютером. И в первый же рабочий день она буквально налетела взглядом на новенького коллегу. Он пришел в соседний отдел как раз где-то в середине ее пятилетнего сидения дома, и Инга была с ним незнакома. Он был молод и невероятно, как называла таких людей Инга, графичен. Как будто кто-то набросал эскиз человека углем или пастелью, а тот потом ожил. Наследник разных народов, леденящая душу смесь кавказских и северных кровей: черные волосы, почти черные глаза, излом тонких, все время чуть в усмешке, губ. Белая, какая-то тонкая на скулах, кожа. И все это воедино собирал нос, прорисованный на этом лице наиболее четко: тонкий выдающийся кавказский нос с едва заметной горбинкой.

Инга таращилась на него и ничего не могла с собой поделать. На совещаниях или когда он заходил в бухгалтерию. Смотрела и рисовала его взглядом. Иногда помимо воли начала набрасывать его профиль на черновиках счетов-фактур.

Его звали Заур. Отчество и фамилия были совершенно невероятными для русского языка и слуха. Компьютер, распознавая это ФИО в документах, тоже возмущался и начинал подчеркивать все красным. Возраст обладателя немыслимых фамилии и отчества позволял называть его просто, и все называли именно так – Заур.

Прошло полгода с того момента, как Инга вышла на работу и начала смотреть на Заура. Сидевшие за соседними столами коллеги посмеивались и спрашивали: «Сохнешь по нему?» Инга отмахивалась, смеялась, но даже не смущалась, потому что она думала, глядя на него, только об одном. Она мечтала нарисовать его портрет. Можно даже в кабинете, но спокойно, чтобы он сидел и смотрел в сторону. Углем на белоснежном картоне. Но как ему объяснить? Как им всем объяснить? Никак. Она и не объясняла. Смеялась и пряталась за монитор. Прикасаться к Зауру и даже говорить с ним Инге не хотелось. С таким же успехом это могла быть скульптура в офисном коридоре.

Прошло еще два месяца. Заур попросил Ингу остаться после рутинного понедельничного совещания. В фас он был не так эффектен, но все же ей нравилось смотреть на него. Он сел рядом за стол, облокотился на белую гладкую деревянную поверхность, заглянул в душу своими черными глазами, и сказал глубоким грудным голосом:

– Я же вижу, как ты смотришь. Ты с ума меня сводишь.

И в этот момент Инга полетела куда-то, как Алиса в кроличью нору, почувствовала, как зашумел в ушах ветер от ее падения, и пропала всяческая опора. Закачался под ней стул, а заодно – и вся налаженная уютная жизнь.

– Я нет, – попыталась сказать она, пока лицо Заура приближалось к ее лицу. – Я не это имела…

Но он поцеловал ее. Покачнувшееся мироздание рухнуло, и этот момент показался Инге самым прекрасным за всю ее жизнь. И первая мысль, первая дурацкая мысль, которая возникла в ее голове, когда на нетвердых ногах она выходила из зала совещаний, ощущая спиной его взгляд, была такая: «Оказывается, я люблю целоваться. Не рисовать – целоваться».

А дальше вихрем закружился служебный роман. Каждый день Инга открывала в себе новые эмоции, и радовалась им, словно обнаруживая себя живой снова и снова. Хотя эмоции были разные: оказалось, что есть на свете ревность, непереносимое желание здесь и сейчас быть вместе, парадоксальная нежность к обманываемому мужу. И страсть. Много страсти – разной. Во взгляде, в прикосновении рук во время как бы случайной встречи у кофемашины, в беглом поцелуе у входа, и, конечно, та самая страсть – торопливая и ненасытная на широкой и прохладной кровати в его холостяцкой квартире.

Желание нарисовать его портрет осталось, но жгучие дни первого настоящего романа отодвинули его на второй план. Как бы отложили в светлое будущее. Превратили в нечто такое, что от ожидания становится только лучше. И это там, на работе, в офисе, его лицо было спокойно и неподвижно. Когда Заур был с ней, любая его эмоция, даже тень ее, тут же отражалась на худом и остром, но таком подвижном лице. Двигались вверх и вниз брови, как-то изламывался в одну сторону рот, то смягчались, то становились жестче скулы. И глаза – в них всегда что-то горело. То, чего нельзя было выразить словами. Или потому что рот был занят, или потому что не придумали еще таких слов.

Ни секунды Инга не думала о том, что любовь к этому молодому и обжигающему ее человеку должна как-то повлиять на ее семейную жизнь. Это были две вселенные, которые между собой пересекались только у нее в голове. Да и то – положа руку на сердце – редко. Заходя домой, целуя детей и разговаривая с мужем, она была всё той же. Как и раньше. Только иногда болело тело от неистовых ласк, которые закончились всего пару часов назад, или горели губы. Но в целом – все было так же, и не было никаких причин что-то менять. Муж видел, что Инга посвежела, похорошела и даже похудела. И все это приписывал благотворному воздействию работы на настроение и самооценку женщины. Работа, кстати сказать, тоже практически не страдала от этого офисного романа. Никто не страдал. Вырисовывалась такая прозрачная акварель реальности – оттенки, полутона, недоговоренности, но в целом – тонкая красота и удовольствие.

И вдруг. Как гром среди ясного неба как-то в темноте и духоте холостяцкой квартиры Заура, второпях, но очень искренне прозвучало: «Выходи за меня». Инга отстранилась, заглянула в черные глаза. А глаза ждали радости и – ответа. И она сказала:

— Я замужем, ты же знаешь. – И это вышло как-то жестко и даже жестоко, хотя Инга не хотела так. Она хотела, чтобы получилось жалобно, а прозвучало как пощечина.

И он сказал худшее из того, что мог сказать:

– Тогда тебе надо выбирать, я или он.

И сразу стало все понятно. И что вот он – тот поворот, за которым и будет конечная остановка. И этот ужас, детский и почти забытый, накрыл ее с головой. Ужас, что сейчас надо что-то выбрать. Кого-то. И она уже заранее знала, что не сможет выбрать. Она не сможет просто выбирать.

И сразу как-то все сломалось и посыпалось. И прозрачную акварель теперь надо было прорисовать углем – прочертить линии, определиться с тенями, добавить веса всем предметам. Теперь всему надо было дать имя и расставить все точки. А если все называть своими именами, то получалось не очень-то красиво. Измена. Служебный роман. Обман.

Инга ушла от Заура без поцелуя. И не написала ему на ночь нежную смс. Зато впервые рисовала почти до рассвета. И, выводя карандашом разные линии, вдруг поняла, что может нарисовать портрет его по памяти. И это поразило ее. Она набросала его профиль одной линией. Долго смотрела на него. Потом превратила эту линию в волшебное изящное дерево, захлопнула альбом и пошла спать.

А утром все рассказала мужу. Тот несколько минут молча смотрел на неё. Они сидели на кухне, пили кофе, и за окном переливалось разными оттенками голубого и оранжевого рассветное небо. На лице мужа не было эмоций. Наверняка они были там, внутри, но угадать, какие они, было невозможно. Даже глаза остались прежними, только чуть сузились и смотрели на Ингу внимательно, будто мужчина давно не видел свою женщину, а теперь вот встретил и сейчас рассматривает ее пристально, пытаясь понять, что в ней изменилось со дня последнего свидания. И удивление. Едва заметное удивление уловила она в том, как приподнялась его левая бровь. И она смотрела на него. Просто и открыто. Чуть наклонив голову на бок.

– Ну, и ладно. – вдруг сказал муж просто и весомо. – Было и ладно. Прошло. Это ничего не меняет. Ты остаешься со мной.

Теперь Инга пристально вглядывалась в лицо мужчины напротив. Искала ложь или сомнение. Ничего такого не было. Было спокойствие и решимость. Он снова выбрал ее. Просто потому что знал: это мужчина выбирает женщину. Всегда или эту конкретную – не важно.

Не было какого-то душераздирающего расставания. Его вообще не было. После разговора с мужем Инга уволилась. Две недели, пока передавала дела, старалась не выходить из кабинета и не встречаться с Зауром. Сделать это было несложно, она сама этому удивилась. Несколько раз встречались в коридоре и на совещании. В его глазах выгорало желание и горечь. Она старалась не смотреть в них. Пристально посмотрела всего один раз, когда сказала: «Я выбираю не тебя». Правда, слегка щемило сердце от вида его случайного профиля в проеме двери. Но она знала, что его профиль теперь всегда с ней. В ее голове, в сердце, в каждой линии, выведенной в альбоме.

Другой рассказ из цикла «Пять чувств» можно прочитать здесь.