Мой рассказ «Жёны стареют, а студентки третьего курса никогда» нашёл большой отклик у моих читателей. Многие спрашивали меня, что же было с Ниной, женой ушедшего к любовнице декана. Рассказ, начало которого я публикую сегодня, — это как раз история Нины. И не только.
***
НЕ ТО
рассказ
Ваня ушёл накануне её последней лекции в семестре. Дальше – сессия и никому не нужное, неприкаянное лето.
После ухода мужа Нина поплакала, но больше не от боли, а от непонимания, как же такое могло случиться с ней. С её дружной, крепкой, как кулак, семьёй. Она ходила по квартире и хлюпала носом, оглядываясь и словно видя эти комнаты – слишком большие для неё одной, слишком гулкие – впервые. Как она теперь? Зачем всё это? Потом выпила кофе, потом коньяка, потом уснула прямо на диване. Утром посмотрела в зеркало – и ужаснулась. Старая тётка с заплывшими глазами смотрела на неё из зеркала тоскливо и с удивлением. Нина попыталась вспомнить: когда она в последний раз плакала? – и не смогла. «Годами не плакали – нечего и начинать», — сердито сказала она своему отражению и стала отмачивать лицо холодной водой.
Лекция была третьей парой, и к этому времени лицо заведующей кафедрой литературы ХХ века Нины Ивановны Новгородовой стало именно таким, каким было всегда на лекциях. Она вошла в лекционную аудиторию, оставив ярлык «брошенная жена», как пальто, — за дверью. Здесь было её царство, её вселенная, и здесь она всегда была хозяйкой. Перед ней сидел целый курс филфака – такие разные и такие красивые лица, преимущественно, конечно, девичьи. Разнообразие глаз, носов, оттенков волос и кожи, выражений лиц, тональность голосов. Именно за это проплывающее каждый год через её руки человеческое разнообразие она любила свою работу: в этих молодых людях была сама жизнь, трепетная, с надеждой и радостью смотрящая вперед. И каждый учебный год Нина отдавала этой жизни часть себя, часть своего бережного отношения к литературе и к слову вообще.
И именно на последней лекции того семестра Нина Ивановна впервые всмотрелась в глаза девчонок-четверокурсниц, в упругие овалы их лиц, розовые губы, чёлки и локоны. И впервые она подумала о том, что к одной из таких вот свеженьких, горячих женских особей ушёл её Ванечка. И, делая вид, что ждёт, пока затихнет в большой лекционной аудитории лёгкий гул, Нина копалась в своих ощущениях: она понимала своего мужа Ваню, обычного мужчину, не устоявшего перед соблазном, что ж тут непонятного. Но ей было жгуче стыдно за декана химического факультета Ивана Григорьевича Новгородова, «согрешившего» со своей студенткой. Глупее поступка для коллеги не придумать. Вся последняя лекция этого семестра прошла для Нины словно через завесу этих посторонних мыслей, и была она рассеянной и непривычно долго подбирала слова.
По-настоящему плохо стало дня через три после его ухода, когда стало понятно, как ужасающе длинны и бесполезны вечера. Особенно – вечера летние, которые длились и длились, и никак не заканчивались. Солнце закатывалось за горизонт катастрофически медленно, и бесконечный световой день обязывал чем-то заниматься, что-то делать. А что делать вечером дома без мужа, Нина не могла никак придумать. Июнь, как назло, выдался солнечным, радостным, ярким, и, врываясь в окна, он требовал ответной радости. Нина задергивала шторы, включала телевизор, но часто не могла сосредоточиться на том, что в нём говорили. Кроме одиночества её сгрызало и другое, ранее неведомое ей чувство горечи: она представляла, ЧЕМ занимается этим длинными летними вечерами её муж Ванечка со своей малолетней любовницей. И подспудно – господи, Нина, возьми себя в руки! – она беспокоилась, не хватит ли мужа во время этих занятий удар.
Ванечка несколько раз возвращался, чтобы забрать то одно, то другое. Ходил по квартире с решительным лицом, сжатыми губами, резко открывал и закрывал шкафы, всем своим видом демонстрируя категоричность и неотвратимость принятого решения. Так он вёл себя во время их ссор, и Нина всегда делала первый шаг, всегда начинала разговор, даже если (особенно когда!) виноват был он. И Ванечка, выплеснув остатки гнева и недоговоренных слов, приходил в своё обычное равновесное состояние. Его нынешние метания по квартире были провокацией к разговору, даже к скандалу, но Нина молчала и не сходила с дивана. Она не собиралась ничего выяснять, всё и так было понятно. Если бы он спросил её: «Нина, ты ничего не хочешь мне сказать?», — она бы ответила: «Ванечка, у нас ведь было всё хорошо. Ведь я всю жизнь любила только тебя. Ну как ты мог?!» Но он не спросил. Заявил, что полюбил другую женщину. Но эта фраза, произнесённая даже с излишним пафосом, не произвела в Нине никакого душевного движения. Конечно, полюбил. Деканы просто так из 30-летнего брака не сбегают. Впрочем, заговорить про развод ни у кого из них смелости не хватило.
***
Через неделю после ухода мужа Нина встретила Витю Смирнова. Он окликнул её на улице, легко выскочив из припаркованного автомобиля недалеко от университета.
– Нина Ивановна, – радовался Витя. – Какая встреча!!! Как вы?! Как там на кафедре дела?!
Нине понадобилось несколько секунд, чтобы в симпатичном молодом мужчине распознать бывшего студента Смирнова. Узнала она его по широкой обезоруживающей улыбке, слишком ясной и открытой для особи мужского пола, как она определила ещё во времена Витиного студенчества.
Витя был необычным студентом. Парень на филфаке – само по себе редкость. Спортсмен, что среди «филологических мужчин» было делом почти немыслимым, Витя пользовался у девиц факультета бешеным успехом. А выбрал объектом обожания преподавателя – её, Нину Ивановну. Ему было 22, ей 35, он был её дипломником, и то, что увлечён своим научным руководителем, скрывать, казалось, и не собирался. На консультации приходил с конфетами, делал комплименты, вызывался проводить до дома.
«Виктор, — говорила ему Нина как можно более строго, — прекратите. Вы ставите меня в неудобное положение перед коллегами. Конфеты свои заберите, и больше чтобы я их не видела!»
«Хорошо, конфеты заберу», — с готовностью соглашался дипломник и ослеплял своей добродушной улыбкой, кивал, но коробки с шоколадом неизменно забывал на кафедре.
Нина рассказывала мужу про пылкого студента, и они оба хихикали за ужином над тем, что «Нина ещё ого-го» и что «рано списывать её со счетов». И Ванечка, казалось, даже как-то по-особенному смотрел на неё в тот год, когда Витя писал у неё диплом.
Диплом Витя защитил хорошо. Не блестяще, но для пятёрки хватило. После защиты он пришёл на кафедру, свежевыглаженный и замученный одновременно, схватил руку Нины и с усилием прижал к своим губам, наклонившись для этого так, что Нина видела его затылок. И таким трогательным показался ей светлый вихор на этой юношеской голове, что она не сразу отняла от его губ свою руку.
«Нина Ивановна, это всё благодаря вам, — голос студента дрожал и как-то некрасиво сипел. – Я не дурак, я всё понимаю, вы преподаватель, вы замужем, и я ни на что не претендую. Просто знайте, я… был счастлив… я хотел… В общем, спасибо!» — и он стремительно вышел из кабинета.
Нина так и не знала, что он хотел сказать. И по большому счёту, это было не важно. Но иногда всё-таки она вспоминала Виктора Смирнова с чувством светлой грусти. После того мимолётного эпизода на кафедре ей никто не целовал рук. Пустяк, но… Закончился какой-то период в женской истории Нины Ивановны с выпуском Виктора Смирнова из стен университета, и про себя она иногда думала, что именно с того момента она начала стареть. Глупость, но всё же… факт.
И вот сейчас он стоял перед нею, и где-то по краю сознания промелькнула ироничная мысль, что почти два десятилетия она не видела Витю, а встретила его почти сразу ухода мужа.
Виктор Смирнов «нарастил мяса», как бы сказала бабушка Нины, закруглились плечи, голова более прочно сидела на плотной шее. Он утратил свою подтянутость, приобрёл залысины над высоким умным лбом и надел на нос очки. Но когда улыбнулся, стало ясно, что в чём-то главном люди не меняются.
– Здравствуйте, Витя, — сказала ему Нина и сама удивилась, как тепло у неё это приветствие получилось. – У меня всё нормально, спасибо. Бывало и лучше, но ничего. Как вы?
– А я же вернулся из Москвы, Нина Ивановна! Ну, как вернулся. Приехал тут дела поделать: квартиру надо продать, родителей собрать и перевезти. А как-то всё небыстро оказалось, думаю, до зимы придется задержаться.
Витя смотрел в упор. Не отводил взгляда. Нина занервничала: как она, наверное, изменилась за эти годы? Как он вообще узнал её? Она была молодой женщиной, а сейчас – до пенсии рукой подать. И, словно услышав её мысли, Витя сказал:
– А Вы совсем не изменились, Нина Ивановна, просто удивительно, — и это так честно и просто у него получилось, что Нина – на долю секунды – поверила, но всё равно махнула рукой, засмеялась:
– Витя, вы всегда были галантным! Конечно, я изменилась.
– Нет. Я всегда был искренним! С Вами – особенно.
И у Нины потеплело где-то в районе ключиц и вдруг заслезились глаза.
***
Извините, но — продолжение следует.
