Пожалуйста, люби меня тоже

Перед вами финальная часть рассказа «Навсегда». Часть 1, часть 2.

***

…А потом Катя встретила Сашу в магазине. Он был с женщиной. Они смеялись и обнимались, стоя в очереди в кассу. Как назвать это чувство? – спросила бы себя Катя, если бы могла в этот момент думать. И ответила бы: горе. Глубокое горе, замешанное на обиде и жгучей, разрывающей горло ревности. Катя представила, что подходит и убивает эту красивую девушку в короткой куртке. Душит ее же собственными длинными волосами. Опять, опять эта чертова длинная коса. Руки затряслись, из рук выпала корзина с яблоками, разбилась бутылка с минералкой. И на этот грохот Саша с его девушкой обернулись. И он по-настоящему испугался, увидев этот взгляд. И снова удивился, теперь уже своему испугу.

— Ох, я такая неловкая, — сказала Катя, улыбнувшись, но даже не попытавшись поднять упавшее. – Привет. Давно не виделись. Заходи в гости.

Она выстрелила в него своим взглядом, развернулась и ушла. Спутница Саши рассмеялась непонимающе. Пришла уборщица, возмущенно закричала Кате вслед кассир, но раздвижные стеклянные двери супермаркета уже отрезали девушку от этой светлой стороны, она растворилась в сумерках.

В этот вечер Саша впервые пришел к Кате трезвый. Сам он не понимал, зачем идет, и вряд ли бы признался себе, что гонит его тревога. Она открыла, рассмеялась, отступила назад и упала. Катя была абсолютно пьяная. И опухшая. Полночи гость запихивал в нее кое-как сделанные бутерброды, отбирал недопитую бутылку водки, умывал холодной водой. Она то отпихивала его, пыталась бить крошечным кулаком в грудь, то вдруг повисала у него на шее, тянулась для поцелуя и вцеплялась когтями в плечи. И все эти яростные и неточные действия сопровождались ее воем:

— Я же люблю тебя. Я так тебя люблю! Тебя никто никогда так не будет любить! Я умру за тебя! Я вместе с тобой умру! Только люби меня, ну, пожалуйста, люби меня тоже!

Катя отключилась молниеносно, просто присев на диван. Саша уложил ее удобнее, накрыл пледом, поставил рядом на табуретке стакан воды и тихо вышел из квартиры. У подъезда он постоял, подышал морозным воздухом, потер виски. Его действительно никто никогда так не любил. И его это пугало и одновременно… манило. Ему хотелось быть любимым, очень любимым. Но чтоб не она, не Катя.

Он решил больше никогда не возвращаться сюда. Но через три дня Катя стояла на пороге его съемной квартиры. Брат недоуменно косился, но вежливо предлагал войти.

— Я просто нажарила пирожков, а у меня их есть некому. А вас тут много – вы съедите, — сказала она весело, обращаясь, скорее, к брату, нежели к Саше. Брат был вечно голодный студент, он радостно принял ароматный и горячий пакет, в котором угадывался целый таз пирожков.

Катя стала приходить. Приносила чебуреки, пиццы, котлеты. Подкармливала. Смеялась с братом, обсуждала какие-то новости с другом Саши. Но всегда приходила только тогда, когда он сам был дома. Так он понял, что она за ним следит. Про любовь она не говорила больше, она просто смотрела. В ее взгляде он читал все ту же фразу, пьяную и отчаянную: «Пожалуйста, люби меня тоже». Это начинало раздражать.

При этом его флирт на работе – ее звали Юля – превращался из интрижки в роман, требовал времени и усилий. Саша появлялся дома все реже, брату с другом все реже удавалось поесть вкуснейших Катиных пирожков. Юля ему действительно нравилась, с ней было весело. Саша даже признался ей в любви, хотя на самом деле в этой любви он уверен не был. В какой-то из дней Юля сказала ему: «Переезжай уже ко мне, сколько можно».

Именно в этот апрельский день Саша получил от Кати смс: «Я люблю тебя. Прощай». Он снова представил ее с таким лицом, пугающим, как тогда, в магазине. И после работы, вместо того, чтобы собирать вещи для переезда, пошел в другую сторону – к Кате. От подъезда ее дома отъезжала «Скорая», соседки сказали: девушка из восьмой квартиры наглоталась таблеток, а потом испугалась – к соседке приползла, вот, в больницу увезли, откачивать.

На ярко-зеленом больничном одеяле лежала Катина полупрозрачная рука. В этой руке торчала иголка капельницы. Сама Катя тоже была зеленоватого оттенка, смотрела сквозь полуприкрытые веки.

— Кать, ты душишь меня, ты понимаешь? – Саша наклонился к ее худому лицу и понял, что смотрит на сухие потрескавшиеся губы, а не в глаза.

— Я сама задыхаюсь. Давай вместе, — ответили эти губы и улыбнулись.

— Я не люблю тебя, Катя, — сказал Саша умоляюще. – И никогда не полюблю. Не надо так поступать. Ты еще встретишь…

— Я уже встретила, — перебила она его звенящим шепотом.

— А если я люблю другую?

— Я подожду. Я всегда буду тебя ждать.

Он молча вышел из палаты. Через три месяца поссорился с Юлей, съехал от нее, и в ближайшую пятницу пришел в восьмую квартиру соседнего дома. Катя открыла сразу:

— Вот видишь, я же говорила, — сказала она, расстегивая на своем госте рубашку, – я знала, что ты придешь. Из любых объятий ты вернешься в мои, — и тут же легко стянула с себя платье.

Ночное наслаждение длилось в этот раз дольше обычного. И Саша понял, что привык уже и к ее телу, и к губам, и к голосу. Но только ему было душно, не хватало воздуха и сил вздохнуть. «Июнь», — решил он и заснул.

Все лето он приходил почти каждый вечер, но каждый раз – пьяный. В один из таких вечеров Катя сказала ему:

— Нам так хорошо вместе, Саш. Только зачем ты пьешь?

— Да я только пьяный могу дышать рядом с тобой! – вдруг заорал он. – И не люблю я тебя, не люблю, пойми ты уже!

— Раз приходишь – значит, чуть-чуть да любишь, — спокойно ответила она.

— Дура! – выдохнул Саша и ударил по бледному лицу в веснушках. И с ужасом понял, что давно этого хотел. И что даже не стыдно.

Катя отшатнулась, схватилась за щеку. Потом потрогала нос, губы, подвигала челюстью. Потом подошла вплотную и сказала с издевкой:

— Ну вот. А знаешь, как говорят? Бьет – значит любит, — и поцеловала.

Он бил ее еще несколько раз в то лето. А в конце августа Катя поняла, что беременна.

Она приготовила праздничный ужин. Селедка под шубой, паста с морепродуктами – полдня провела на кухне. Старалась, чтобы вкусно, но и чтобы полезно, без жареного. Тест с двумя полосками (на самом деле, тестов было несколько, она выбрала самый, как ей казалось, красивый) лежал на кухонном столе как залог вечной любви. Бесконечной связи. Доказательство того, что никуда теперь этот мужчина, при каждом появлении которого у нее по-прежнему «ёкало» под ребрами, от нее не денется. Впервые за этот долгий год Катя чувствовала себя победительницей, человеком, у которого все идет по плану. Она добилась Саши, добьется и его любви – в этом сомнений не было. Романтический вечер был предназначен для того, чтобы он обо всем узнал. Катя не сомневалась, что Саша обрадуется. И удивится. Ей нравилось его удивлять.

Но отец ребенка на ужин не пришел. На звонок не ответил. Она пошла к нему сама, но никто не открыл. Прямо у порога его квартиры набрала брату, тот сказал: Саша разбился на мотоцикле. Совсем разбился. Погиб.

Сентябрьское кладбище ослепляло красками. Яркое солнце, отраженное от миллиона желтеющих листьев, выжигало глаза, которые не переставали плакать уже несколько суток. Сквозь постоянную влажную пелену перед глазами Катя старалась не отрывать взгляд от любимого мужчины, лежащего перед ней. Такого похожего и не похожего на себя. Он как будто спал после долгой ночи, был красив и спокоен, и хотелось провести рукой по горбинке его носа и поцеловать в гладкий высокий лоб. Хотелось гладить его, запоминать пальцами всё-всё, до последней ворсинки на коже, целовать его – везде. Вокруг рыдали родственники, голосила мать, скулили девчонки из числа общих знакомых, покачиваясь от истощения и ужаса рядом стоял брат. Никого из них Катя не замечала. Она смотрела и смотрела, как тогда, в их первое утро, и понимала, что хочет лечь рядом с ним, в этот самый гроб, на высокую белую подушку. Слова были сказаны, все попрощались, Катя подошла последней. Постояла, наклонилась к уху:

— Как же ты меня перехитрил, — прошептала ему. – Не остался со мной все-таки. Сбежал.

Потом выпрямилась, еще постояла и, почувствовав чье-то одергивание, наклонилась еще раз, чтобы быстро поцеловать своего мужчину в губы. Гроб заколотили и начали опускать в яму. В жирные и теплые объятия земли, в которых безразлично, ждут ли тебя где-то ещё.