«У папы новая счастливая жизнь с другой, а у мамы депрессия. Разве папа виноват?..»

«У папы новая счастливая жизнь с другой, а у мамы депрессия. Разве папа виноват?..»
Мамина спина: сквозь ночную сорочку видно острые лопатки и худую, как у ребенка, шею. Да еще — папин новенький сияющий автомобиль. Это были два самых ярких воспоминания детства Иры.
Мамина спина на диване в гостиной была основным симптомом депрессии. Но это Ира узнала позже.
А тогда, в девяностые, о депрессии у них в городке никто из обывателей не знал. Да что там, врачи из поликлиники были не в курсе. Пытались расшевелить ее маму уколами витаминов и бодрыми наставлениями да увещеваниями: у вас же дочь, женщина, стыдно лежать весь день.
Да, это была депрессия. Большое депрессивное расстройство, которое черной исполинской медведицей наваливается на человека и лишает его всего: радости жизни, аппетита, сна и даже возможности двигаться. Мама с трудом заставляла себя говорить, но слова у нее получались страшные: тоскливые и плоские, тихие и безжизненные.
Помогала бабушка. Без нее они бы не выжили.
Мама превратилась из веселой и жизнерадостной женщины в худую спину на диване одним майским вечером. Когда папа пришел с работы, поужинал, несколько минут посмеялся вместе со зрительным залом в телевизоре — показывали концерт Петросяна — а потом спокойно и буднично сообщил: «Таня, я ухожу». И ушел. К другой.
Ире тогда было семь. Она запомнила этот вечер оттого, что он был какой-то ненастоящий: в телевизоре смеялись (никто не потрудился его выключить), а мама лежала лицом к стене и плакала. Разве так можно? Разве так бывает?
С тех пор Ира общалась с мамой лишь изредка. Точнее, с маминой печальной худой спиной.
Папа приехал через два года. Таким же майским вечером. Открыл дверь своим ключом, заглянул в гостиную, где спала его бывшая жена, не сказав ни слова, заговорщицки подмигнул Ирине — мол, пойдем на кухню, нас не услышат. Бабушки не было дома.
У Ирины в груди затрепетала надежда. В папиной улыбке она увидела и извинение за то, что пропал на два года, и обещание лучшей жизни, и может, даже будущее мамино выздоровление.
«Смотри, Иришка» — отец подвел ее к окну. Она прижалась к нему носом, ожидая увидеть чудо из чудес. Не зря же папы не было так долго?..
Во дворе стоял новенький сияющий мерседес. Отец сиял едва ли не сильнее, чем его автомобиль:
— Нравится, Ириш?..
— Очень!
— Мой мерседес! Купил себе!
Папа напомнил ей пещерного человека из мультфильма, который она видела накануне. Пи-те-кан-троп — она запомнила его имя. Человек этот говорил такими же рублеными фразами, не особенно заботясь о форме речи и уж тем более — о чьих-то чувствах, просто и коротко доносил до своих сородичей смысл своих (и только своих) желаний. Так и папа.
Его не волновало, как себя чувствует иришкина мама. Он не знал, как и чем в эти два года жила его дочь. Не подозревал, что она пошла в музыкальную школу. Не интересовался ее оценками в школе. И уж конечно, не дал себе труда подумать о том, что у Ирины есть чувства. Переживания.
Обида. Непонимание. Страх. Целый клубок эмоций, страшный и тугой, в котором Ирина не могла распознать ничего определенного — ведь никто ее этому не учил, не до того было старшим; а потому девочка предпочла затолкать его на задворки своей души и поменьше о нем вспоминать. Клубок существовал будто бы отдельно от Иры, напоминая лишь сосущим, болезненным чувством где-то в груди.
Папа радовался, словно мальчишка: «Мерседес! Новый, понимаешь? Я всю жизнь о нем мечтал!»
Ирина не понимала.
Поэтому папина радость быстро потухла. Он боком вышел из кухни, словно вор, тихонько затворил за собой дверь. Вышел на улицу.
Ирина загадала: если папа оглянется, посмотрит на нее в окне, она его простит. Непременно простит. И попробует понять, каково это — радость от новенького папиного автомобиля, когда мама тяжело больна, а у тебя в груди дыра.
Папа не посмотрел в окно. Быстрым шагом подошел к машине, сел и уехал. И больше не появлялся.
Ирина выросла. Стала врачом-психиатром. Жаль, бабушка не видела, как она однажды въехала во двор на новеньком автомобиле. Хотя почему не видела? Ирина убедила себя: баба Вера все видит. С небес. Улыбается, наверно. Гордится своей Иришкой.
Но это было потом. Вначале она устроила маму в хорошую больницу, где ей помогли. Мама снова стала жить. И смотреть на мир, а не на стену со старым ковром.
Но папу Ира так и не простила.
Потому что он не оглянулся тогда, майским вечером, когда насовсем уходил из ее жизни.

По материалам — Мозговедение