«Вкус жизни»: терапевтический рассказ

Мне надоело писать о раке. Сегодня перерыв. Публикую свой рассказ «Вкус жизни».

Вкус жизни

Павел Витальевич был человек спокойный, немногословный и очень решительный. То есть над принятием решений обычно лишнюю минуту не раздумывал — действовал быстро. И последующей рефлексии никогда не предавался — правильно поступил или нет. Сделал, и все. Значит, так было надо. Значит, прав. Без вариантов.

Когда Павел Витальевич был еще просто Пашей, он решил, что станет поваром. Паша любил поесть. Причем поесть вкусно. Мать готовила плохо, хуже, чем в столовках, поэтому Паша раздобыл у тетки старую кулинарную книгу и начал учиться готовить по ней. По порядку. Начал с холодных закусок, закончил горячими блюдами. Книга была толстая, потрепанная, на ее изучение ушло года три. Паша изводил мать требованием купить те или иные продукты. А это было самое начало 90-х, на полках магазинов было шаром покати, и мать вертелась как могла. Гордилась сыном. Иногда и сам Паша разгружал машины в соседнем магазине, чтобы продуктами взять заработанное. Иногда подворовывал, но незаметно, не наглел.

Потом поступил в кулинарный техникум. Учился усердно, параллельно работал помощником повара в большом ресторане. После окончания техникума Паша извернулся, нашел какую-то программу, уехал учиться за границу — сначала в Чехию, а оттуда в Японию. Мать не понимала внезапно исчезнувших границ, не понимала, как и на каком основании держится ее сын на чужбине и что он там делает. «Учусь, ма», — говорил Паша в коротких и дорогих, как недельный запас еды, телефонных переговорах.
Вернулся он уже Павлом Витальевичем. Мужиком с тяжелым взглядом из-под густых рыжих бровей и твердой рукой. Так говорили про него — твердая рука. Для повара штука важная. Вернулся со стопкой дипломов и сертификатов, специалистом по нескольким кухням, с рекомендательными письмами и опытом работы в одном маленьком, но «мишленовском» заведении. Даже какое-то время выбирал, где работать, но, как водится, определился быстро. В родном городе как раз открылся новый ресторан — компактный, дорогой, куда пускали далеко не всякого. Павла Витальевича спрашивали, почему вернулся, интервью у него брали. «Тянет», — говорил. Не любили его журналисты, слова из него не вытянешь.

Зато хозяин ресторана очень ценил.
Через полгода работы случилось то, чего никто от Павла Витальевича не ожидал. Он закрутил служебный роман с администратором ресторана Дашей. Даша была почти на десять лет моложе и примерно на тысячу слов в минуту болтливее. За то, как легко она и быстро говорит, как звонко и белозубо смеется, как морщит нос и театрально закатывает глаза, забегая на кухню, чтобы отдохнуть от каких-нибудь пьяных клиентов, он ее и полюбил. Но вместе с любовью пришла в душу не знающего сомнений человека тяжесть и маята — ему казалось, что такое сокровище вот-вот кто-то уведет из-под носа.

Мужики ходили в ресторан разные, богатые, наглые, и Павел Витальевич лично видел, как заглядывались они на Дашу, как пытались зажимать в углу возле гардероба, как деньги совали и на ухо шептали что-то, уходя. В такие моменты невозмутимый шеф-повар покрывался багровыми пятнами и молча уходил на кухню. А Даша прибегала, смеялась и говорила: «Паш, ну чего ты, они же клиенты, я должна им улыбаться. Но мне до них вообще дела нет! Слышишь меня?! Вообще!» И чтобы не маяться, Павел Витальевич решил жениться. И женился по своему обыкновению быстро, без лишних раздумий. Даша, одетая в белое короткое платье, постоянно прятала свой острый носик в молочно-мятный букет невесты и мелко смеялась своим звонким смехом.

С появлением в жизни Даши Павел Витальевич с удивлением обнаружил, что начал по-другому чувствовать вкус собственных блюд. Лучше. Острее. Стал тоньше ощущать ароматы. Взялся экспериментировать с уже годами проверенными рецептами, даже хулиганить иногда, чего за ним вообще никогда не водилось. Правда, хулиганства эти были заметны лишь паре человек на кухне, остальные — хозяин, например, считавший себя гурманом, — не замечали.

Семейная жизнь радовала. Жили они тихо и дружно. Когда выдавались свободные вечера, гуляли за ручку по парку возле дома. И даже работа вместе не вносила дискомфорта. Дома о ресторанных буднях они не говорили. С появлением на безымянном пальце Даши обручального кольца клиенты мужского пола стали менее пылкими, правда, время от времени ей все же приходилось отбиваться от назойливого внимания подвыпивших мужиков. В такие моменты ярость тяжелой неповоротливой змеей поднималась в груди у шеф-повара, но он задабривал эту гадину усмешкой и единственным коротким словом: «Моя!»

В жизни молодоженов был лишь один камень преткновения. Освоив теткину кулинарную книгу, Павел Витальевич не готовил дома. Принципиально. Вообще. Никогда. Он был по горло сыт и тем, что приходилось делать это на работе. Даша готовить не умела. Вернее, она думала, что умела, и очень даже неплохо, но муж не мог это есть. Честно попытавшись пару раз, отказался раз и навсегда. И это его решение изменить было невозможно. Даша даже принималась как-то плакать, но понимала, что бесполезно. В итоге в доме одного из лучших поваров города питались пиццами, пельменями, бутербродами и тем, что удавалось утащить с работы. Впрочем, дома они бывали редко. Если не работали — то гуляли, катались на велосипедах, в выходные выезжали за город. Там жили в домике на берегу маленькой, но быстрой речки.

За три дня до годовщины свадьбы Даша ушла в магазин и не вернулась. Молодой лихач на дорогой машине не рассмотрел ее хрупкую фигурку в сумерках на пешеходном переходе. Жена Павла Витальевича лежала в коме полтора месяца. Он каждый день приходил в больницу, смотрел на ее узкие розовые ручки поверх серого больничного одеяла и говорил. Он никогда в жизни не произносил столько слов в тишину. Он просил ее вернуться. Объяснял, что не может без нее. Никак не может. Что дома и на работе пусто. Невыносимо. Что все стало серым, как вот это самое одеяло. И Даша вернулась. От радости он не сразу понял, что за словами доктора: «Нужна длительная реабилитация, вы же понимаете», — стояло одно утверждение: Даша — инвалид. Она вернулась к Павлу Витальевичу, не умея говорить, есть, ходить и смеяться. Большие глаза смотрели с отчаянием ребенка, который потерялся в большом магазине и не знает, что делать. Правая половина лица не двигалась, как и правая рука, — совсем. Когда Павел Витальевич все это осознал, то почувствовал страх. Но уже не ужас, нет. Страх был ему хотя и знаком, но за свою извилистую жизнь он научился с ним справляться.

Когда невесомое тельце Даши перевезли домой, пришла теща.
— Паша, — сказала она скорбно. — Давай заберу Дашку к себе. Буду выхаживать.
— Спасибо, я сам, — ответил тот так зло, что теща оторопела.
Он нанял сиделку. Сам при любой возможности возил ее по массажистам, логопедам, иглотерапевтам, ортопедам. Хозяин ресторана, конечно, осуждающе качал головой, но смотрел сквозь пальцы. Однако шеф-повару было все равно. Он начал готовить дома — бесконечно варил для нее каши, бульоны, делал омлеты и все, что разрешали врачи. Он купил для жены коляску и в хорошую погоду вывозил ее гулять туда, где когда-то они гуляли вдвоем. И снова говорил и говорил, как бы боясь, что, если он замолчит, Даша опять уйдет.

Ведь она пыталась. Тело ее было слабо, но дух еще слабее. Она не хотела бороться за себя прежнюю. Она научилась есть, вставать и с поддержкой передвигаться, начала говорить. Но даже маленькие победы не радовали ее. Один раз сиделка не уследила — и Даша наглоталась первых попавшихся таблеток. Пришлось везти в больницу, промывать, и тогда Павел Витальевич впервые орал на жену: «Дура! Не смей!!!» И она снова молча плакала, и половина рта болезненно кривилась.

Черной зимней ночью он снял ее с подоконника. Она пыталась одной рукой открыть окно — и не могла. «Балда, — сказал он. — Второй этаж. И сугроб там». Сел сам на подоконник, посадил ее к себе на колени, и так они просидели несколько часов. Она тихонько подвывала, положив голову на его могучее плечо, а он гладил ее по голове и по острым позвонкам на спине.

Никто не знал, что в эти дни борьбы с собственным страхом и с нежеланием жены жить Павел Витальевич потерял свой дар. Перестал различать оттенки вкуса, мог, пробуя, ошибиться не только со специями, но и с ингредиентами вообще. Время экспериментов и хулиганства на кухне дорогого ресторана закончилось. Готовили по классическим рецептам. Часто готовые блюда вместо шеф-повара дегустировал его помощник. Все всё понимали. И даже тот случай, когда гость ресторана пожаловался на отвратительно прожаренный стейк, официанты с барменом тихо замяли, предложив скандалисту любые напитки бесплатно. Все это делалось не столько из сочувствия к Павлу Витальевичу, сколько из любви к Даше. В ресторане ее любили все без исключения. И верили в ее возвращение.

Отгремели бесконечные, как казалось Павлу Витальевичу, новогодние праздники, а за ними 14 и 23 февраля, а прямо 8 марта в город неожиданно пришла весна. Именно в этот день Даша смогла впервые пройти из комнаты на кухню самостоятельно, почти не держась за стену. Она дошла, села на стул у окна и, подставив острое лицо солнцу, внезапно улыбнулась. Этого никто не видел: сиделка ушла в магазин, муж был на работе. А Даша сидела и улыбалась. Она улыбалась только половиной рта, но не чувствовала этого. Ей впервые за долгое-долгое время не было плохо. Еще не хорошо, но уже не плохо.

В начале лета сиделка позвонила Павлу Витальевичу. Он был на работе — стоял посреди кухни, наблюдая, как заводится ее красивый блестящий механизм, готовясь к вечеру и гостям.
— Павел Витальевич, — сиделка, пожилая и очень добрая женщина, была растеряна. — Даша меня отпустила. Даже так — отправила. Настаивала, чтобы я ушла. Капризничала. Я ушла, конечно, не на совсем, пойду пройдусь до рынка, но что-то я переживаю.
И он рванул домой, снова бросив свой ресторан и свою кухню. Сердце колотилось в горле, когда он бежал через две ступеньки на второй этаж, когда пытался попасть ключом в замочную скважину. Представил все. Таблетки. Фен в наполненной ванной. Соображал, есть ли в доме бритвы и достаточно ли острые ножи, чтобы…

Даша стояла у плиты. Что-то помешивала в маленькой кастрюле, держа ложку в правой руке. Рука слушалась плохо, локоть был задран, но она стояла и мешала кашу! Он остолбенел в дверном проеме и, глядя на ее худую узкую спину в голубой майке, пытался вернуть себе ровное дыхание и невозмутимый вид. Она повернулась и сказала:
— Я захотела манной каши. Кажется, даже без комочков получилось. Поешь со мной?

И он сел за стол. И съел целую тарелку вкуснейшей, самой вкусной в его жизни манной каши. Она была в меру сладкой и достаточно жидкой — все, как он любил. Неожиданно для себя он понял, что любит манную кашу. У этой каши был необычный вкус. В ней сосредоточились десятки разных вкусов и даже, кажется, вкус счастья. Даша ела по чуть-чуть и медленно, сидя напротив него. Ложку снова держала правой рукой.
— Даш, — буднично сказал Павел Витальевич, доев. — Я добавки хочу.

Она внимательно посмотрела на него, не понимая, шутит он или нет. И когда поняла, что муж вполне серьезен, засмеялась своим звонким мелким смехом. В этот момент ей наконец подчинилась правая сторона лица. И вся последующая жизнь.

Евгения Борисова, 2017 г.