Ариф Теймурович Кулиев – мой лечащий врач в НМИЦ им. Блохина. Уже больше года Ариф Теймурович буквально нянчится со мной – на госпитализациях, на перевязках, а в перерывах – в ватсапе. Поэтому мысль взять у него интервью родилась у меня несколько месяцев назад, однако реализовалась недавно, во время моей госпитализации. У нас получился очень долгий и содержательный разговор, который мне захотелось разделит на две части: про онкологию и про пластическую хирургию, поскольку Ариф Теймурович – хирург-онколог и пластический хирург одновременно. Перед вами – «часть 1» про работу в федеральном онкоцентре.
— Ариф Теймурович, как вы попали в хирургию вообще?
— Моё становление хирургом было предрешено давно, задолго до поступления в медицинский вуз. Дело в том, что мой отец Кулиев Теймур Арифович – эстетический хирург, и в детстве я очень часто ездил к нему на работу. Я любил ходить с ним в магазин, ходить на рыбалку, а также ходить на его работу. Я ходил к нему в клинику с камерой, снимал видео операций. Пару раз мне в детстве становилось плохо, я в обморок падал, но в целом мне очень нравилось. Я думал: ничего себе! это так мне было интересно! Ну, плюс мой отец влюблял всех в то, что он делает. Поэтому у меня просто не было выбора. Нет, это было не насильно, просто я был уже влюблен в эту профессию.
Потом я поступил в медицинский вуз МГМСУ имени А. И. Евдокимова, 6 лет учебы. Далее была интернатура по общей абдоминальной хирургии: экстренная хирургия живота. Очень интересное время! Все, кто этим занимался, все это обожают. Но идти работать в эту область никто не хочет, потому что, как мне представляется, это первая ступень хирургии. Если хочешь идти дальше – надо идти в онкологию, потому что это в сто раз сложнее, интереснее, профессиональнее, или в другую смежную область. Эти экстренные дежурства, абдоминальная хирургия – это очень интересное время, все, кто это прошёл, вспоминают это время с теплом.
— Я поняла, что вы, хирурги, адреналинщики. Я как-то ждала вас с операции 5 часов и думала, что вы сейчас придете, как выжатый лимон. А вы прибегаете на таком подъеме, похожий на сноубордиста, спустившегося с горы. И мне стало понятно, что это кайф для вас.
— Да, вполне возможно. Хирургия – это отдача своих эмоций, сила отдачи. Никогда в жизни хирург себя не чувствует человеком, который что-то не так делает в своей жизни, он не бывает подавленным, не ощущает стагнацию. У нас всегда «движуха».
— Как вы стали сотрудником в НМИЦ им. Блохина?
— После абдоминальной хирургии я попал на, не постесняюсь этого слова, лучшую кафедру под руководством Мантуровой Натальи Евгеньевны. Это главный пластический хирург Минздрава РФ, главный пластический хирург в стране. Я на её кафедре учился. На большом количестве баз – это Российская детская клиническая больница, там пластическая хирургия у совсем маленьких деток. У которых, например, имеют место так называемся краниосиностозы, когда шов между черепными костями окостеневает слишком быстро, а головной мозг продолжает расти. Мы делали разрез этих швов, фактически снимали с черепа скальп, это очень высокотехнологичная хирургия. Туда приезжали мамы с детьми со всей страны, и мы очень успешно им помогали, реопераций (повторных операций) было всего примерно 3%. И это тоже пластическая хирургия. То есть пластическая хирургия – это не только увеличить грудь, исправить форму носа, подтянуть лицо. Это тоже настоящая реконструктивная пластическая хирургия.
Следующая база – Институт пластической хирургии на Ольховке. Это крупнейшая клиника пластической хирургии. Там я уже постигал эстетическую хирургию. Помимо того, что я каждые выходные с отцом: либо сам оперирую, либо ему помогаю. На Ольховке тоже много чего мне дали, очень продуктивное время, много «фишек» и нюансов я там узнал, огромный багаж знаний получил.
А потом, когда я окончил ординатуру, я решил не останавливаться только на эстетической хирургии, а пойти дальше. А дальше – это реконструктивная хирургия. Обычно люди в России заканчивают ординатуру по пластической хирургии, получают сертификат пластического хирурга и стремятся к тому, чтобы побольше оперировать женщин в рамках эстетической хирургии – подтяжки, увеличение груди, липосакции – ну, много всего. В принципе, мне все эти операции давным-давно знакомы, потому что я был с отцом на них со школьного возраста. И я решил пойти в реконструктивную хирургию. А, на мой взгляд, хедлайнеры реконструктивной хирургии – это онкоцентр им. Н.Н. Блохина. Именно наше отделение реконструктивной пластической онкохирургии. Сначала я ходил сюда к Владимиру Анатольевичу Соболевскому как ученик, как наблюдатель. Он меня на словах учил, рассказывал, что к чему. А потом я решил, что мне надо проходить профессиональную переподготовку: это такой формат обучения, когда 6 месяцев мы учимся и получаем ещё один сертификат. Я прошел профпереподготовку по онкологии, сейчас я сертифицированный онколог, и уже 2 года я работаю в НМИЦ им. Блохина.
— Я пишу на Дзене свою историю, и огромное количество знакомых и незнакомых людей написали мне: «Женя, зачем тебе реконструкция? Зачем тебе ещё один наркоз и такие риски? Ну, отрезали и отрезали – и ладно!» У вас есть ответ на вопрос: «Зачем женщине после мастэктомии реконструкция груди»?
— Для меня ответ очевиден. Я не понимаю, почему он не очевиден вашим комментаторам. Да это и врачи это иногда говорят: не нужна реконструкция, всё отрежут, всё заживёт, 5 лет без рецидива поживи – потом сделай себе реконструкцию. Я негативно отношусь к такому мнению со стороны обывателей и – особенно – со стороны врачей. Смысл реконструкции в том, чтобы сохранить один из важных атрибутов женщины. Отсутствие груди – тяжелая психологическая деформация. У меня есть работы психологов на эту тему. У женщины с заболеванием молочной железы есть два основных страха, и они практически одинаковы. Первый страх – за своё здоровье, слово «рак» пугает всех. Второй страх – страх потери своей привлекательности для своего партнера, для мужа. Этот страх не уступает по силе онкологическому страху. А реконструкция избавляет женщину от этого страха.
— Распространено такое мнение, что установленный имплант вместо молочной железы впоследствии затруднит диагностику, и можно будет «просмотреть» рецидив. Это так?
— Это миф. Да, имплант затрудняет выполнение маммографии, но маммография редко выполняется с имплантом. Если ткань железы удалена, маммография не делается в таком случае. Но есть УЗИ и МРТ молочных желез. Для тех, у кого установлены импланты, крайне ценным исследованием является МРТ, тут имплант никак не мешает диагностике. Раз уж мы заговорили о диагностике при РМЖ, то я бы хотел сказать о липофилинге – введении жира в молочную железу. В чем минус такого метода: жир «комкуется», если его вводят много. Эти комки очень напоминают опухоль и крайне затрудняют диагностику. У таких пациенток при каждой маммографии, при каждом УЗИ врачи видят грудь, усеянную опухолями. Это приводит к необходимости делать core-биопсию из этих образований, их всех образований биопсию не сделаешь. Это часто приводит к ложным подозрениям на рак. И для пациентки это стресс, конечно.
— К вам приходит женщина. Например, как пришла я к вам с Рамазаном Мусаевичем на акцию «Рак боится смелых». У меня рак, и речь идёт вообще-то о моей жизни. А вы мне начинаете говорить про сохранение груди! Я знаю, что у многих пациенток есть этот диссонанс: о какой груди вы говорите, когда речь идёт о жизни?! Есть ли у вас какой-то метод или способ вот этого первого разговора с пациенткой с РМЖ, когда вы говорите о сохранении или реконструкции груди? Нужно ли вообще говорить о сохранении груди в первый момент встречи с пациенткой?
— Это интересный вопрос. Я считаю, что этот диссонанс вытекает из недостаточной информированности как врачей поликлинического звена, которые первыми консультируют пациенток с подозрением на рак молочной железы, так и самих пациенток. Они просто не знают о том, что грудь можно сохранить. О том, что никаких последствий это для здоровья и диагностики не несёт. О том, что сохранение или реконструкция груди никак не увеличивают риск рецидива. Рецидив может возникнуть как с имплантами, так и без имплантов. Я думаю, что через какое-то время, лет через 10-15, когда реконструкция в России будет выполняться в 80-90% случаев, этого вопроса вообще не будет. Я уверен, что такое время настанет. И стандарт лечения будет выглядеть так: РМЖ – удаление молочной железы – лекарственное лечение – реконструкция. Причем, удаление с реконструкцией одновременно. Не потом, через 3 года, а одномоментно. Мы ждём, когда реконструкция молочной железы документально будет закреплена в клинических рекомендациях как часть лечения РМЖ в России. Когда так будет, то вопроса «делать реконструкцию или нет», возникать вообще не будет. Я считаю, что мы делаем всё, чтобы это стало официальной частью лечения.
— Я слышала, что в регионах некоторым пациенткам отказывают в реконструкции «по возрасту»: то есть женщине 45 лет могут отказать в операции, потому что она уже «старовата для этого».
— Я считаю, что коллеги не правы. Я работаю в онкоцентре не так давно, и на моих глазах мы выполняли реконструкцию груди женщине 65 или 67 лет, я точно не помню. Отделение наше существует более 20 лет, так что, думаю, тут были и более возрастные пациентки.
— Есть ещё такое мнение среди пациенток, что секторальная резекция увеличивает риск появления рецидива. Говорят, лучше удалить всё, а желательно и с двух сторон, чтобы вероятность рецидива была меньше. Это так?
— Конечно, не так. Каждая операция имеет свои показания и противопоказания. Часто так бывает, что пациентке одинаково показаны и мастэктомия, и резекция. В этих случаях надо смотреть уже на эстетические аспекты: как это будет выглядеть. Например, если грудь у женщины маленькая, но и образование не очень большое, то эта опухоль занимает большой процент молочной железы. В таких случаях делать резекцию не стоит, потому что возникнет контурная деформация молочной железы, это исправить потом будет тяжело, придется прибегать к липофилингу и прочим методам. Также должно быть учтено и мнение пациентки. Когда женщина говорит: «Удалите мне всё» — конечно, так не надо делать, но в некоторых пограничных ситуациях мы прислушиваемся к мнению женщины.
— Вопрос от подписчицы. С какими пациентами проще работать: с теми, которые всё прочитали и всё знают? Или с теми, которые слушают только вас и больше информацию ниоткуда не черпают?
— Лично мне легко работать с любыми пациентами. Крайне редки случаи, когда мне тяжело даётся общение с пациентом. На самом деле, человек, услышавший диагноз «рак», может себя вести и некорректно. К этому надо относиться с пониманием. Но какие-то рамки должны быть, конечно, и пациент должен все же проявлять уважение к врачу, к его мнению.
— Способны ли вы «на глаз» определить человека, которому нужен психолог? Настолько тяжелое у него состояние после получения диагноза, что ему нужна помощь, — вы видите это состояние? А если видите, то предпринимаете ли что-нибудь?
— Обязательно. Это не всегда легко мне даётся. Я как-то вызывал психолога к женщине, потому что она очень много плакала. Я ей сказал, что я бы хотел, чтобы она подготовилась к операции вместе с психологом. Она, кстати, активно на это предложение откликнулась. А вот мои коллеги, бывало, прибегали к помощи психиатра. Это очень важно. Любой онкологический диагноз переносится тяжело, и мы должны обезопасить и пациентку, и самих себя от возможных последствий её психический нарушений. Психолог – это наш ближайший коллега. Но я уверен, что абсолютному большинству пациенток с ранними стадиями РМЖ психолог не нужен, у них достаточно своих ресурсов, чтобы справиться с этим ударом. Кроме того, у них чаще всего есть поддержка семьи, врачей, близких. 
— А тяжело сказать человеку, что у него рак?
— Нет, если делать это грамотно. Надо говорить уверенно, спокойно, четко. Сказав о диагнозе, необходимо сделать акцент на положительных, благоприятных моментах. Об отрицательных моментах тоже нужно упомянуть, но сразу предлагать решение, план лечения. В таком случае человек понимает свою ситуацию и видит перспективы.
— Вы верите в то, что настрой пациента помогает его лечению?
— Я на 100% в этом уверен. Причем не только в лечении рака, но даже в эстетической хирургии. Это невозможно объяснить с научной точки зрения, но, когда пациент не настроен на операцию, или настроен негативно, говорит о плохих прогнозах, — в таких случаях осложнения случаются чаще.
***
Повторюсь, что следующая часть интервью с Арифом Кулиевым будет посвящена эстетической хирургии. И, уверяю вас, разговор получился ужасно интересным, и он будет интересен широкому кругу читателей. Пока в качестве рекомендации предлагаю всем, кто так или иначе столкнулся с темой РМЖ, подписаться на инстаграм отделения реконструктивной хирургии НМИЦ им. Блохина. Там рассказывают и показывают много действительно полезного.
«Болезни нам не Бог посылает» — Серафим Саровский говорил, что есть 3 причины хворей