Моя онкоистория, часть 6: личное дно

Несколько раз приступала к написанию именно этой части, но никак не могла. Потому что надо описывать самые тяжелые мои переживания за всё время лечения.

Итак, меня разбудили на операционном столе, одновременно вытащив трубку из горла. Я закашлялась и проснулась одновременно. В жизни моей было много операций, но ни одной — под общим наркозом. Кто-то что-то спрашивал, я что-то хрипела в ответ. Потом меня повезли в реанимацию. На лице маска кислородная, одна рука привязана, другая не поднимается.

Я лежала в реанимации и видела только потолок и кусок двери. Очень сильно болело слева, на месте операции. Я хотела подать голос, но из-за маски не могла. Снять её тоже не могла, потому что обе руки не двигались. Когда в итоге через полчаса ко мне подошли сёстры из моего отделения, чтобы увезти меня, они сняли с меня маску. Я им сказала: «Обезболивающее не действует, очень болит«. Они спросили у реанимационной сестры, почему она мне ничего не поставила. Та ответила, что я ничего не говорила. Я сказала, что не могла ничего сказать. В ответ прозвучало что-то вроде: «Ну, надо было через маску кричать, мычать, какой-то знак подать«. Я для себя решила, что в следующий раз, если он случится, я буду фигачить ногой по кровати.

Меня подняли в отделение, в палату. Почти сразу пришёл мой доктор Ариф Теймурович, осмотрел меня, сказал, что операция прошла хорошо: удалили молочную железу, поставили экспандер. Я сказала ему: «У меня такое чувство, что мне сломали все рёбра слева, и все эти рёбра впились в лёгкие. Всё страшно болит!» Он ответил мне: «Ну вот зачем вы мне такое говорите, я сейчас поеду домой и буду переживать, что вы тут как будто с поломанными рёбрами«. И ещё он добавил, что ещё немного — и у меня будет грудь красивая, как у девственницы. «Вы какую-то конкретную девственницу имеете в виду?» — спросила я его. Силы пошутить у меня ещё были. Потом Ариф ушёл. Ушла на ужин Галя. Ушли всё. А у меня продолжали ужасно болеть рёбра. Я не могла сесть, не могла лежать, я не могла ничего. Хотелось вырвать эту боль из себя и выкинуть. Но я даже руку поднять не могла. И тут меня накрыло.

«Почему я?! Почему всё это со мной?! Почему так несправедливо и больно это всё?!?!» — и я начала реветь. И бить ногами по кровати, по-другому никак не могла вытеснить из себя всю ту ужасную обиду и ужас, которые меня накрыли. Я была совершенно беспомощной, обездвиженной, и это было ужасно. Со мной случилась истерика, пожалуй, первая такая в жизни.

Я нажала на вызов медсестры, а когда она зашла, сквозь слёзы попросила её поставить мне обезболивающее. Медсестра посмотрела на меня с таким осуждением, мол, ну ты слабачка, но мне было наплевать. Она вернулась и поставила мне какое-то сильное обезболивающее, я ещё немножко поплакала и успокоилась. Потом я вспомнила, что видела, как выходят из наркоза девчонки в гинекологии, в других местах, где мне доводилось лежать. Как они рыдали, орали и бились. И, наверное, у меня просто был «отходняк». Но я на тот момент этого не знала. В тот момент я была в такой глубочайшей депрессии, унынии, как ещё назвать это состояние, в каком мне не приходилось бывать до этого ни разу.

Уже совсем поздно вечером я проснулась. Осторожно села на кровати, потом дошла до туалета. А потом поужинала и съела целую чашку голубики, которую мне дала Галя.

Но это эмоциональное состояние беспомощности и ужаса не отпускало меня несколько дней и даже недель. Я часто думала о своей бабушке Марфе. Ей было чуть больше 80 лет, когда случился инсульт, парализовало половину тела, и она слегла. Она тяжело и долго умирала, последние её дни были страшными, она совсем не двигалась и кричала от боли. И я вдруг полностью ощутила, каково ей было: боль и беспомощность. Абсолютная боль и абсолютная беспомощность.

Я думала про бабушку и плакала, и плакала, и плакала. Мне было так жалко её, хотя с момента её похорон прошло почти 20 лет. Я как будто сама протестировала мучительную смерть. Я поняла, что впереди может быть всё ужасно и тяжело. И больно, и беспросветно. И никто меня от этого не застрахует. Никто не спасёт.

Если меня спросят, что самое тяжелое было в лечении, я точно знаю, что ответить: вечер после операции, 25 июля 2019 года. И хоть чувствовала я себя после операции неплохо, уже на следующий день спустилась погулять с сестрой, но эмоционально я была на дне. Забавно, что моё дно находилось на 21 этаже огромного онкоцентра, очень высоко над землёй.

Предыдущая часть истории тут.