Все анализы готовы, и мне назначается дата госпитализации. Тут надо отметить, что с момента, как у меня определили гормонозависимый рак, и до операции я пила Тамоксифен. Золотой стандарт в мире по лечению и профилактике РМЖ с высокой степенью гормонозависимости. Была середина июля, я жила со знанием об опухоли в груди уже полтора месяца, и мне казалось, что время уходит!!! Но мой врач говорил: «Не переживайте, вы под прикрытием тамоксифена«. Он нейтрализует гормоны, а значит — сдерживает (или даже замедляет) рост опухоли. Это важная деталь для дальнейшей истории. Стадию поставили 2b, потому что кроме опухоли был задет ещё один лимфоузел.
Итак, я госпитализируюсь в палату на 21 этаже в НМИЦ им. Блохина. А за 3 дня до меня в эту палату госпитализировалась Галя, моя соратница по хождениям на исследования и анализы. Она «держала для меня место» буквально:) Её соседку выписали, и меня сразу положили. Палаты в онкоцентре двухместные, с санузлом в каждой палате и с уникальным видом на Москву в качестве моральной компенсации!
Чем хорошо лежать со знакомой? Во-первых, нет вариантов услышать жуткие раковые истории: мы рассказали друг другу всё ещё в очередях.
Во-вторых, наши с Галей диагнозы были очень похожи, различались лишь цифры ki67, мы обе были «на тамоксифене», обе наблюдались у Арифа Теймуровича — в общем, нам было, о чем поговорить.
В-третьих, Гале сделали операцию за два дня до моей госпитализации. Она уже знала, какие тут порядки: как и когда кормят, какие медсёстры строгие, а какие подобрее, как увозят, когда привозят. Кстати, о сёстрах. На первый взгляд, постовые медсёстры 21 этажа — черствые непробиваемые женщины. Однако потом понимаешь, что это защитная маска от нытья, от необходимости входить в положение каждой из пациенток, от жалости. Если с медработниками весело шутить и смеяться, они начинают улыбаться и добреть на глазах. Трудная у них работа, не поспоришь.
А в нашей палате всегда было весело. Мы болтали часами напролёт, смотрели сериалы, ели (всё это уже после операции, конечно) и много торчали на балконе, радуясь красоте заката. Лежать в больнице с моральным комфортом дорогого стоит.
Месяц перед операцией у меня болело всё. У меня болели ключицы, и был дискомфорт в шее, и я даже напросилась на УЗИ щитовидки, за что получила втык от врача-узиста. Она сказала мне не маяться дурью и не надумывать себе лишнее. От тамоксифена у меня будто ком в горле стоял, но я стала пить его не утром, а на ночь, и ощущение прошло. У меня болели кости, грудь, голова, и я не понимала — это на самом деле болит, или это нервы? Например, утром перед рентгеном лёгких я задыхалась. Я не могла вдохнуть полной грудью и представляла себе метастазы. Когда рентген показал, что всё чисто, задыхаться я перестала в ту же минуту. Ну, и всё в таком роде. В день госпитализации всё перестало болеть. Я расслабилась и начала ждать операцию.
Накануне операции приходил анестезиолог, большой весёлый дядька. Сокрушался, что я такая молодая, предлагал таблетку снотворного на ночь, чтобы я хорошо спала. Отказалась, потому что спала отменно. Потом меня «разметил» завотделением В.А. Соболевский, именно он был моим оперирующим врачом. Разметка, когда тебе чужой взрослый мужчина рисует на груди маркером какие-то геометрические знаки, вымеряя их линейкой — это забавно. Об этом я сказала Арифу Теймуровичу, он ответил, что впервые слышит такие впечатления от разметки.
В больнице я перестала бояться совершенно. Я не паниковала перед операцией, как многие, я её ждала! Мне хотелось поскорее избавиться от опухоли в груди, что там и как будет заживать — меня не волновало, я вообще об этом не думала. И вообще не было ощущения какой-то тяжести, серьёзности, никак не воспринималось, что это уютное приятное место — онкология.
«Башня» Каширки, как я уже писала, — огромная бетонная свечка. Из каждой палаты есть беспрепятственный выход на балкон. В первый же вечер я спросила у Арифа: «Скажите, а люди с этих балконов не выходили вниз? Ведь это идеальное место для самоубийства«. Тот сказал, что случаи бывали, но не на нашем этаже: «В нашем отделении даже думать об этом — глупость, у нас не бывает таких отчаянных ситуаций«. Это правда, никакого отчаяния я не чувствовала. 
В день операции 25 июля я ничего не ела с самого утра, но на операцию меня взяли только часа в 3 дня. В белых компрессионных чулках и совершенно голая я легла на каталку, меня накрыли простынёй и повезли по длинным коридорам, потом в лифт и опять по коридорам. Я пялилась по сторонам. Потом остановились перед стальной дверью операционной, медсёстры ушли, перед этим сказав: «Надо подождать». В этот момент я лежала и прощалась со своей левой молочной железой. Говорила ей спасибо за успешно выкормленных двоих детей, ну, и вообще, за то, что столько лет была со мной и участвовала, как могла, в моей женственности.
Ждала я минут 5. Потом меня завезли в операционную, положили на стол. Одна медсестра что-то делала со мной, привязывала правую руку, вставляла в вену катетер, другая суетилась неподалёку. А по радио в операционной вдруг заиграла моя любимая песня Леди Гаги из фильма «Звезда родилась». И я подумала: отличный знак, песня та, что нужно, всё будет хорошо. Мне предстояла мастэктомия, но я лежала на операционном столе и пела песню. Наверное, я понимала, что я в надежных руках.
Пришёл анестезиолог, спросил: «Молиться умеешь?» Я ответила, что не очень. Он ещё что-то спросил, был в прекрасном настроении, шутил с сёстрами. Потом положил мне на лицо маску, а на лоб руку и сказал: «Поспи немножко, девочка» — и я отключилась.
Предыдущие части онкоистории можно найти по ссылкам: 1, 2, 3, 4.
